Мнение вместо фактов. Как сохранить память о подвиге советского народа в ВОВ?

События Великой Отечественной войны регулярно становятся темой школьных сочинений на аттестат зрелости. Как мне доверительно рассказал педагог, проверявший анонимно представленные сочинения, его повергло в оторопь прочитанное: «Фашисты были, в сущности, неплохие люди…». Вот так, по‑домашнему: «неплохие люди»! Условия проведения экзамена исключали возможность публично обсуждать подробности представленных работ. И что тут обсуждать? Более того, нашлись коллеги, убежденно заявившие: «Имеет право на свое мнение». Но «свое мнение» было и у Гитлера, и у Гиммлера, и у Геринга, и миллионы людей отдали жизни, опровергая их и великого множества немцев мнение о превосходстве одной расы над другой, о праве уничтожать народы и государства, о праве крушить города и сжигать деревни вместе с жителями…

Фото: Pixabay

Иметь «свое мнение» — не священное ли право человека?!

Вот здесь надо понять, что же такое человек. Дети, чудом выросшие среди животных, реальные «маугли», научиться разговаривать не могли, имели деформированный позвоночник и предпочитали передвигаться на четвереньках. Наш организм даже не приспособлен к самостоятельному выживанию, плохо оснащен средствами защиты и способностью самостоятельно добывать пищу в первый год-два существования, иногда и до двадцати лет и более.

Людьми мы становимся лишь в человеческом сообществе.

Стало быть, какое сообщество, такими мы и станем. Исключения не в счет. Посчастливится вырасти среди волков, будем бегать на четвереньках, вырастят обезьяны, будем счастливо прыгать с ветки на ветку…

А в каком же сообществе выросло молодое создание, признающее носителей человеконенавистнических идей, совершивших чудовищные преступления, «нормальными людьми»?

Ясно, что, претендуя на аттестат зрелости, выпускник, скорее всего, не имеет представления о том, что такое фашизм, каким параметрам должен отвечать «нормальный человек» и всякое ли двуногое прямоходящее может считаться человеком.

Естественно, возникает вопрос: как такое могло случиться в стране, где слова «блокада», «Бабий Яр», «Хатынь», «Освенцим» полны ­горечью и непроходящей болью? Мне кажется, ответ очевиден: память отшибло. Или отшибли.

Есть летопись войны. Она написана кровью бойцов и потом тех, кто жилы из себя тянул в тылу ради победы. Это страшная трагическая и героическая книга. И слова Ольги Берггольц: «Никто не забыт и ничто не забыто» — не утверждение, а призыв! Увы, Ольга Федоровна, на место фактов и имен приходят мнения и точки зрения.

Но и в Священном Писании сказано, что и богам не дано бывшее сделать не бывшим. Другое дело — мнения. О, здесь такое просторное поле для спекуляций, препровождения «рака за камень» и наведения светоэффектов на плетень! Мы же видим, как вместо фактов и цифр, вместо подсчета перебитых гитлеровских дивизий на Восточном и всех западных фронтах последние десятилетия внедряется не история фактов, а «история мнений». Вот на этом «поле чудесных мнений» и вырастают недоросли, едва ли из озорства признающие фашистов «нормальными людьми».

Что можно противопоставить этой укоренившейся в нашей публичной практике демагогии? Думаю, только одно: сохранение памяти о жертвах и подвиге, говоря прямым словом, советского народа в Великой войне.

Одну из давних своих статей, посвященных истории ленинградской блокады, я назвал «Блокадные весы». На одной чаше — трагедия, жертвы, на другой — подвиг и победа. Последние годы, восполняя неохотно приоткрывавшиеся в советское время (тридцать с лишним лет назад!) трагические страницы войны и блокады, скорбная чаша весов перевешивает героическую. Читаю воспоминания достойнейшего историка, сотрудника Эрмитажа, прожившего в Ленинграде всю блокаду: умирали, умирали, умирали, а потом поехали в Красное Село посмотреть на позиции немецких батарей, обстреливавших город. А куда немцы‑то делись? Город воевал или только хоронил, хоронил и хоронил погибших? А потом по­ехали посмотреть?

Дорогу жизни, подарившую жизнь мне и маме с братом и еще сотням тысяч ленинградцев, предлагают со ссылкой на авторитет именовать «дорогой смерти», где машины шли по вмерзшим трупам, «как по шпалам». И «сусальные» слова «Дорога жизни», оказывается, придуманы «впоследствии писателями». Теперь давайте звать ее «дорогой смерти»…

Нас везли по ладожскому льду в феврале 1942‑го, и никаких «шпал из трупов» ни мама, ни вывезенная уже в марте двоюродная сестра, ни прошедший этой трассой по льду мой друг художник Михаил Щеглов не видели! Эти «шпалы» выдумал вывезенный по Ладоге в январе сорок второго некий сочинитель недавно разрекламированной в «Литературной газете» книги о блокаде, да еще и под обжигающем девизом: «Правду пытались уничтожить» . Я не называю фамилии, рекламы этому автору делать не хочу. Оказывается, в первом варианте под названием «Ленинградский дневник» двадцатидвухлетним автором она была издана в оккупированном немцами Николаеве. А уже после войны в США, куда перебрался ее автор, она вышла под приманчивым названием «Запретная книга». И вот теперь, полвека спустя, она предъявлена публике как «первая книга о блокаде, о которой мало кому известно»…

Но что‑то о блокаде и Дороге жизни мы знаем. Знаем, например, что на ледовой трассе были ­пункты обогрева и питания через пять-семь ­километров. Их «свидетель правды» не видел. Зато слышал, сам не мог видеть, что «охрана хлебных мест (?) поручена фронтовикам», которые якобы не вели следствия, а убивали прямо на месте. И ведь кто‑нибудь этой лжи поверит, как же, писал человек из блокады! Понятно, кому сегодня надо про «шпалы» из трупов и про ленинградцев, которые «как апокалиптяне» еле передвигались, ­перепоясав пальто, кто чем мог. И почему это немцы за 900‑то дней в город так и не собрались зайти, хотя бы на «апокалиптянок» ­посмотреть, совершенно непонятно…

«Дорога жизни» вовсе не «сусальные» слова, придуманные неведомыми писателями задним числом. Бессмертная «Песня о Ладоге» — единственная, сочиненная связистами 526‑й отдельной роты связи старшиной П. Краубнером (погиб) и сержантом Л. Шенбергом на стихи П. Богданова. Богданов из той же роты связи, обслуживавшей ледовую трассу, из соседней землянки. Все трое — не писатели. Все трое служили на Ладоге. Песня опубликована в газете «Фронтовой дорожник» в декабре 1942 года. Ее подхватили, она придавала сил, была мужественной молитвой о победе. Вот эти трое и опровергают предположение о том, что «сусальное» имя «Дорога жизни» придумано «впоследствии писателями». «И вот пройдут года войны суровой, Залечит раны город мой…» пели уже в 1942 году!

Мне, живущему с чувством неоплатного долга перед теми, кто страшной ценой подарил мне жизнь, стыдно признаваться в том, как мало я знаю о том, как жил и воевал Ленинград. Знал, конечно, что в блокаду работали заводы, но то, что работало двести из восьмисот крупных предприятий, не знал! О том, что строились аэродромы в кольце блокады, знал, знал про «Сосновку», про «Гражданку», но то, что их было построено шестнадцать (!), прочитал нынче в январе. Немцы до конца блокады не знали о вновь построенном аэродроме «Смольный», впоследствии «Ковалево». То, что они не знали и ни одна бомба, ни один снаряд на него не упали, прекрасно, но почему я не знал?!

В руках у меня случайно попавшаяся книга. Издана, считайте, тоже почти случайно, за свой счет ­дочерью автора в 2015 году. Обжигающая книга! Все так или иначе помнят или слышали, что Дорога жизни шла не только по льду и по воде, но и под водой. В 1942 году по дну Ладоги был проложен бензопровод, а 7 августа Военный совет Ленфронта принял решение «О прокладке кабеля через Ладожское озеро» от возрожденной Волховской ГЭС в Ленинград.

Книга называется «ЛАДОГА. Пять нитей жизни». Автор — Никодим Сергеевич Туманов. Издана Татьяной Никодимовной Косауровой (Тумановой). Это лаконичное, всего двести страниц, и необыкновенно емкое по содержанию повествование на основе документов и дневниковых записей одного из авторов проекта подводной трассы, участника и руководителя подводных работ капитан-инженера Туманова. Беспримерная работа! Талант, инженерная интуиция, разумный риск — все было мобилизовано чувством долга. Читая журналы прокладок, графики, дневники, метеосводки, пытаюсь представить себя на месте тех, кто был тогда на Ладоге. И не могу: немыслимая работа на воде и под водой и в шторм, и под огнем немецких самолетов, еще два года испытаний («если бы еще эти нити не рвались!»): ремонт кабеля в плавучих льдах, монтировки новых соединительных муфт, гибель товарищей… Два года!

О прокладке подводного кабеля упоминается в разных изданиях, но так небрежно, так поверхностно, в конце концов, оскорбительно по отношению к людям, совершившим невозможное. Так, в сборнике «900 героических дней», изд. «Наука» (!) М.‑Л. 1966 г. читаем: «Через Ладожское озеро проложены пять параллельных цепей подводных кабелей протяженностью около трех километров каждая». Очевидный вздор! Какие три километра?! Откуда и докуда? Но вот другое упоминание, уже в книге «Огни седого Волхова» (Г. А. Береснева и Ю. П. Громова): «За 49 дней саперы смонтировали кабель на 600-тонной барже и в одну ночь уложили на ладожское дно». Сорок девять дней монтировали и за ночь уложили? Читать неловко.

От Волховской ГЭС через леса и болота 104 километра и почти 23 километра по ладожскому дну, такая трасса. Но до этого: определить количество материалов, составить смету, рассчитать последовательность всех работ, решить доставку к озеру и транспортировку по воде, построить баржи, найти буксиры, водолазные станции, выбрать место для лагеря на берегу, найти людей… Придумать конструкцию и материалы для соединительных муфт звеньев кабеля. Придумали: свинцовые, 60 кг ­каждая… Один не поднимет. Почему пять ниток? Да потому, что кабеля под необходимое напряжение 50 киловольт взять было негде, а 100 километров кабеля под напряжение 10 киловольт завод «Севкабель» изготовил. Про сам кабель многажды упоминали, главным образом, потому, что на гидроизоляцию пошла бумага с Гознака, предназначавшая для печатания денег. А теперь представьте эти огромные катушки с кабелем и девушек, молодых женщин, водружающих на заводе эти неподъемные махины на трамвайные платформы. На станции Кушелевка с трамвая на землю, потом на железнодорожные платформы, и уже в Борисовой Гриве опять на землю и к берегу, там на баржи. Самая простая часть работы! Первую нитку начали прокладывать в ночь на 3 ­сентября. Никто не был уверен, что доживет до 4 сентября… Пошли. Штурман Ивановский докладывает: «Напоролись на потопленный немцами паром с паровозами!». Много на что еще напорются.

Осенние штормы, потом первый лед и немецкая авиация сопутствовали адовой работе. 3 ноября. За три месяца накоплен опыт, дело пошло! На график работы смотрю, как на нотный стан, как на партитуру:

«4 часа 10 минут. Начало прокладки. Глубина 11 метров.

4 часа 29 минут. Спуск муфты № 27. Удачно! Кабель шел хорошо. Глубина 11 метров.

4 часа 37 минут… Кабель шел хорошо. 4 часа 50 минут… Кабель шел хорошо. 5 часов 03 минуты… Кабель шел…». И вот: «Строп муфты задел за стойку рилинга, строп оборвался, муфта отвесно пошла в воду…» . Но это, как сказано в «Книге про бойца», «малый сабантуй», а вот другой:

«…Кабель шел хорошо, достигли почти тридцатиметровой глубины… И тут налетели бомбардировщики. Восемь штук.

Грохот разрывов потряс баржу. Первая серия бомб разорвалась у тральщика. С визгом, прямо на палубу баржи, выбросило стальной трос буксира. Тральщик рванулся вперед. Бомбы осколками пробивали его борта, корежили надстройки, мостики, рубку и пушки… Между разрывами слышался характерный звук очередей. Это строчил Вася из носового пулемета…»

На этой прокладке в бою погибли пулеметчик Вася, штурман Ивановский, водолаз Садовский. Были ранены солдаты роты связи. Палуба была залита кровью.

Но кровью мог поплатиться Никодим Сергеевич Туманов и за аварию на второй нитке кабеля. Читаем в дневнике.

«24 сентября — 14 часов 47 минут по неизвестной причине отключился второй кабель, питание Ленинграда через Ладожское озеро прекратилось… Авария произошла в береговой муфте, недалеко от уреза воды западного берега озера. Сама муфта была разрушена взрывом».

К месту аварии в Осиновец прибыло высокое начальство. Первый и самый главный вопрос: кого отдать под трибунал, был решен ­быстро: кто вел работу, того и под суд, стало быть, Туманова.

«…Можно себе представить, что пришлось мне пережить во время ведения следствия. Следователь входил каждое утро в землянку, укладывал чистый лист бумаги и требовал объяснения причины аварии на втором кабеле».

Но прежде чем дать ответ следователю, надо было самому понять, почему взорвалась муфта. Не сразу и лишь благодаря высокой квалификации энергетика Туманову удалось выяснить, что причиной взрыва была ошибка эксплуатационников, давших на кабель перегрузку в полтора раза сверх нормы. Свинцовая оболочка муфты на выходе из воды не выдержала, произошел взрыв.

«Поврежденная береговая муфта в ночь на 25 сентября была вырезана, на ее место положили вставку нового кабеля и смонтировали две новые муфты. В этой работе принимали участие: Асташкин, Бокарев, Дмитриев, Денисов, Давыдов, Рубаник, Чертолысов и я» …

…Так почему же книга «ЛАДОГА. Пять нитей жизни», это свидетельство подвига, за полвека не нашла ни в Ленинграде, ни в нынешнем Санкт-Петербурге издателя? Работы были секретными? Чепуха. В ­списках награжденных, опубликованных в 1943 году в «Ленинградской правде», так и сказано: «за подводные работы», да и какие секреты через семьдесят лет! Книга, ­напомню, опубликована дочерью Никодима Сергеевича Туманова за свой счет. Семейная история?

Кто знает, если бы юному созданию, почитающему фашистов за «нормальных людей», случилось взять в руки эту книгу, хотя бы полистать ее, посмотреть на фотографии барж с циклопическими кабельными бобинами, на утлые буксирчики, пробежаться глазами по страницам с графиками прокладок и вглядеться в прекрасные, мужественные и такие родные лица тех, кто дал свет, поддержал жизнь воюющим в окружении ленинградцам, может быть, школьное сочинение, написанное без единой ошибки, заслужило бы пять баллов. А так сочинение было оценено только на четверку, поскольку спорные утверждения не были автором обоснованы.