Love Story от Андрея Константинова

«Фронтовая любовь – любовь обречённая. Но само чувство, в момент наивысшего развития, столь остро и пряно, что многие, его испытавшие, подсаживаются на него, как на наркотик. Порой человек возвращается к работе в горячих точках лишь в тайной надежде ещё раз встретить её. И даже не знаешь несчастен он, от того, что вкусил фронтовой любви. Или, наоборот, счастлив, потому что ему довелось испытать столь сильные эмоции…»

С таких слов начинается новый оригинальный киносценарий Андрея Константинова «Фронтовая любовь», полнотекстовая публикация которого будет выложена на «Фонтанке» в новогодние каникулы. Мы загодя побеседовали с автором о том, как рождался замысел этой «любовной» истории, с какими трудностями он столкнулся в процессе ее создания и продвижения, и почему премьеру своего нового литературного детища Андрей Дмитриевич решил устроить именно на «Фонтанке».

- У большинства читателей творчество писателя Андрея Константинова ассоциируется с жанром под условным названием «мужской роман». И вот – на тебе, кино про любовь. Да еще в стилистике мелодрамы. Может, и в самом деле справедлив тезис о том, что все мы, с годами, становимся сентиментальнее?

– Вспоминается анекдот: в Париже внучка подходит к бабушке и спрашивает: «Бабуля, что такое любовь?» Бабушка — типичная такая, породистая парижанка отвечает ей: «Любовь, деточка, это то, что придумали русские, чтобы не платить денег»... Ну, а если серьезно, моя новая работа не мелодрама, а просто человеческая история. О красивых людях, о красивой любви. Что по нынешним временам большая редкость, к сожалению... Пожалуй, к ней  больше подходит определение «Сказка для взрослых». Она же – притча, легенда. В общем, это история, не про то, что когда-то случилось, а про то, что когда-то могло случиться.

- Наверное, стоит сразу объяснить читателям, что такое «фронтовая любовь»? В вашей терминологии?

– Это не моя терминология, а журналистская. Легенда о фронтовой любви известна почти каждому опытному журналисту, побывавшему в горячих точках, либо работавшему в связанных с риском командировках. Это вспышка страсти не по отношению к местным парням и девчонкам, а любовь, завязывающаяся у коллег по цеху. Между людьми, которые оказались в сложных условиях и отдают себе отчет в том, что в их деятельности могут иметь место нехорошие ситуации. Вплоть до увечья или гибели. На фоне зашкаливающего адреналина, общего напряжения атмосферы и, одновременно, профессионального азарта, людей порой буквально швыряет друг к другу. Тогда-то и начинается фронтовая любовь, помогающая двоим «согреться». Причем накрыть может кого угодно. Даже людей из разных стран, говорящих на разных языках и стоящих на разных идеологических позициях.

Сами журналисты не очень любят распространяться на эту тему, потому что даже сам рассказ о ней считается дурной приметой: помянешь нечистого, он и объявится. Так что истории о фронтовой любви чаще всего передаются шепотком, на ушко. И с обязательным сплевыванием через плечо. Чтобы не накликать беды.

- А вы, когда приступали к этой работе, сплевывали?

– Нет. Хотя я человек – страшно суеверный.     

- В первом же предложении заявляется, что фронтовая любовь — любовь обреченная. Почему?

– Потому что она никогда и ни во что не развивается. Люди возвращаются в мирную жизнь и отношения разваливаются сами собой, так как в повседневности нет всего того, что сваривает эту любовную конструкцию.

- В своей журналистской деятельности вы лично сталкивались с чем-то подобным?

– Да. Немало моих знакомых испытали – и блаженство фронтовой любви, и последующее за ним  неизбежное страдание...     Есть еще одна причина, по которой я решил обратиться к этой теме –  я не помню за последнее время каких-то хороших киноисторий о журналистах. Впрочем, эта фраза не вполне корректна. Не бывает историй про журналистов, про подводников, про трактористов – это все декорации. А истории — они всегда про людей, про их отношения. Но, тем не менее: когда видишь на экране коллег по цеху в выдуманном художественном мире, чаще всего это вызывает либо улыбку, либо оторопь. Даже странно, что кинотворцы не чувствуют нашу работу, не понимают, как на самом деле устроены взаимоотношения между людьми внутри профессии. И, замечу, это не только наша проблема. В западных фильмах, в основном, сейчас тоже самое. За исключением, пожалуй, американского сериала «Прослушка», в последнем сезоне которого параллельно развивается линия журналистов. И вот там все очень толково сделано.

- Выходит, вы решили исправить такую вот несправедливость по отношению к коллегам?

– Нет. Просто в этой истории, так оно сложилось, пересеклись две темы, которые я неплохо знаю. Во-первых, арабский Восток. Эта тема мне по-прежнему дорога, все-таки я очень долго работал военным переводчиком. А во-вторых, собственно журналистика, в которой я работаю еще дольше. И, думается, хорошо понимаю, чувствую эту среду.

- В одной из своих колонок вы говорили, что делать «производственные» фильмы – вещь неблагодарная. Все равно, что раскрывать технологии фокусника. А публика не должна знать секрета фокуса, иначе ей будет неинтересно смотреть.

– Да, я говорил это применительно к фильмам, рассказывающим о театральном закулисье. Речь шла о том, что зрителя лучше не разочаровывать, подробно демонстрируя ему устройство театральной кухни и озвучивая рецепты, по которым театральное волшебство варится. Но журналистика –  это все-таки немного другая история. И, повторюсь, в данном случае она – не более чем декорация.

- В наши дни мало кто берется писать сценарий просто так. Не будучи уверенным, что тот станет востребован, реализован. В конце концов – куплен. «Деньги еще никто не отменял!» Могу ошибаться, но обычно сценарии автору у нас вроде как заказывают?

– Я не знаю – кто там и кому заказывает? Зато постоянно слышу стон голубиный по поводу того, что кризис нашего кинематографа объясняется, в том числе, тем, что у нас нет достойных сценариев. Мол, дайте нам сценарии, и мы немедля сделаем питчинги. А после питчингов — кастинги. А после кастингов — продакшн. В общем – все по-английски, все очень круто. Но потом приходят страшные известия о том, что из 68 фильмов, получивших господдержку и вышедших в этом году в прокат, окупились 8. И хочется немедля спросить:  а что же питчинги и продакшны? Равно как консалтинги и прочие фьюжн-маркетинги?

- Возможно, неправильно всем скопом фильмам, пользующимся господдержкой, ставить задачей непременно отбить вложенные деньги? Кино, оно ведь может нести не только развлекательную, но и иные функции: воспитательную, просветительскую, патриотическую, пропагандистскую...

– Кино, в первую очередь, должно рождать глубокую эстетическую эмоцию. Слезы, смех, боль, восторг, шок, страх... Что там у нас еще? 

- По части шока или смеха, пускай бы и утробного, у нас все не так плохо.  Много хуже – с искренней слезой.

– Ну, разве что слезы гордости в последних спортивных лентах. Да и то... Видите ли, в чем штука: для того, чтобы делать хорошее кино, нужно очень ХОТЕТЬ сделать хорошее кино. А не заработать деньги на самом процессе. То есть, сначала кино, а вот если оно будет достаточно хорошим, то на нем не грех и заработать. Но в нынешней продюсерской гвардии подход другой: первично — мы заработаем, а на чем именно мы заработаем, это уже второй вопрос…

А я очень люблю кино. Причем, именно «сходить».  А пойти, чаще всего, не на что. Рискнешь, сходишь, а потом осадочек нехороший от увиденного остается. Честно признаюсь, уже забыл, когда последний раз видел отечественный фильм, к которому у меня не было каких-то претензий. Чтобы я выходил из кинозала в приподнятом, в исключительном настроении. Чтоб фильм стал культовым, чтоб фразы из него в народ ушли.

Так что, как ни крути, мы снова невольно возвращается к вопросу про пресловутые «питчинги». Предположим, на этапе принятия решения о запуске вам и в самом деле казалось, что это будет успешное кино. Но, в таком случае, что произошло дальше? Что пошло не так? Почему этот самолет не полетел? Быть может, все-таки, у вас проблемы с экспертизой на начальном этапе? И вы непонятно на что даете деньги?

Я глубоко убежден, что   самая большая проблема продюсерского кино – это то, что они делают не кино, а деньги. А деньги проще всего делать на одноразовой посуде, на пластиковых стаканчиках. И наплевать, что при таком подходе в будущем нас ждет экологическая катастрофа. В случае с кино — гуманитарная катастрофа.

- Не думаю, что «продюсерская гвардия» согласится с вами в столь нелицеприятных оценках своих трудов праведных.

– Я не знаю, как сами продюсеры – не на публике, не на словах, а в собственной душе, по гамбургскому счету оценивают свои творения. Пересматривают ли они их? Или забывают сразу, как страшный сон? Между тем, существует универсальная формула. Еще Стругацкими, а возможно еще и до них выведенная: «Мы писали то, что было бы интересно прочитать нам самим». И вот «Фронтовую любовь» я делал, руководствуясь именно этой формулой. Это история, которую, буде такая возможность, я бы сам с удовольствием посмотрел.

- Сколько времени у вас ушло на эту работу? От замысла до реализации?

– После того, как я придумал эту историю в общем контуре (от начала и до конца), сам процесс написания занял около года. Можно было и быстрее, но я, что называется, писатель по выходным. К сожалению. Или к счастью.

- А «общий контур» обязателен? Все равно, пока пишешь, все сто раз поменяешь?

– Обязателен. Очень важно понимать сразу, чем твоя история завершится. По-моему, сейчас одна из серьезных проблем — и литературы, и кинодраматургии, – это когда все знают, как начать, но не вполне понимают, как будут заканчивать. «По ходу пьесы разберемся» – это абсолютно неправильный подход, нельзя вырабатывать финал в процессе работы. В процессе его можно только подкорректировать, но понимать следует заранее.

Раз уж речь зашла об общем контуре... Когда у меня в голове окончательно сложилась история «фронтовой любви», я попытался для начала переговорить с разными кинопроизводителями. И все они, выслушав, говорили мне: да-да-да, это очень интересно, но еще неплохо бы заявочку накатать. Хорошо, я сделал заявку. Все снова: да-да-да, это великолепно, но вот бы к ней еще синопсис прицепить. Подкрепить, так сказать, огоньком... Хорошо, я сделал не просто синопсис – целиком написал первую часть. И послал ее адресов, эдак, в пятнадцать. В том числе тем, кто стенал: «Эх, сценарий бы нам! Уж мы бы тогда жахнули! По белой сволочи!»

- И каков результат?

– Благожелательные, а то и восторженные отклики фактически ото всех.

- Поздравляю.

– Не с чем. Потому что после очередного «да-да-да», неизменно следовало «вот только где бы на это деньги найти?». Честно говоря, с какого-то момента каждая подобная реакция вызывала у меня уже приступ хохота. Стало окончательно ясно, что во главе угла все-таки не сценарий — деньги.

- Тем не менее, работу вы не оставили и дотянули историю до конца.

– Так часто бывает. Если ты уже начал вещь, и если она тебя по-настоящему цепляет, ты больше не можешь остановиться. Всё, ты уже сделал эту ошибку, начав писать. Отныне твои герои начали жить самостоятельной жизнью и остановить их невозможно. Более того, далеко не всем своим персонажам я предполагал такую судьбу, которая в итоге у них, по сюжету, сложилась. А еще в процессе работы совершенно неожиданно возникли персонажи новые, ранее не предполагавшиеся вовсе. Тем не менее, они откуда-то явились, приобрели свой характер и даже частично засветились в, казалось бы, заранее продуманном финале.

Я с большим удовольствием выписывал эту историю. Вы не представляете, какое это непередаваемое ощущение кайфа от того, что ты причастен к появлению на свет некоего самостоятельного мира... Да, и отдельно хочется сказать большое спасибо Игорю Шушарину за его совершенно бесценную помощь. Без него я со всем этим, наверное, не справился бы.

- Я «Фронтовую любовь» уже прочитал, так что не могу не поинтересоваться: имелись ли у героев реальные прототипы? Это к тому, что определенные аллюзии в процессе чтения возникали. 

– «Фронтовая любовь» собиралась по принципу конструктора. Это история, сложенная из пазлов, кусочков жизненных ситуаций и личных историй самых разных людей. Согласен, отдельные аллюзии волей-неволей напрашиваются. Но они, скорее, сродни гоголевским: «если бы губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича, да взять сколько-нибудь развязности, какая у Балтазара Балтазарыча...» Я бы предостерег читателей от «угадывания» прототипов из числа реальных, ныне здравствующих людей. Одно исключение там, правда, имеется. Но как раз этот герой фигурирует под именем собственным.

- Президент Российской Федерации?

– Да. Владимир Владимирович Путин. Опять же – в изначально задуманной истории его появление не предполагалось. Но, по мере изложения, оказалось, что единственно он один в нашей стране смог бы задать такой поворот в жизни главных героев, который у них, ближе к финалу, случается. Так что появление Путина в сценарии — сугубо функциональное.

- Боюсь, не все в это поверят. Скажут, что это такая писательская замануха.

– Да ради бога, пусть говорят, что хотят. Знаете, что мне с некоторых пор смертельно надоело?  То, что в современных сериалах и фильмах, действие которых разворачивается как бы в наши дни, есть все что угодно, кроме...  современной России. Нет ни президента, ни оппозиционных настроений, ни конфликта на Украине... Ничего нет! Все делается по принципу, «белое и черное не называть, «да» и «нет» не говорить». От того время, приметы времени, угадываются разве что по моделям машин.

- А еще все главные герои живут в очень больших квартирах с евроремонтом.

– А у главной героини – сложная судьба и муж-архитектор. Ну а в роли злодеев, как правило, фигурируют отдельные коррумпированные гады, в кабинетах которых, слава богу, не висит портрет президента.

- Не вполне понял? Про портрет?

– Мне рассказывали реальную историю о том, как в одном из сериалов вынужденно переснимали эпизод с задержанием коррумпированного чиновника в его собственном кабинете. Изначально там, на стене, висел стандартного образца портрет Путина, но когда посмотрели рабочий материал, распорядились убрать. Видимо, там должно было помещаться изображение Обамы, Трампа или еще какого-нибудь злодея. Но никак не Путин, которому в «коррумпированном кабине» не место. Собственно, вот это я и называю маразмом, а от него очень сильно устаешь. Поэтому в предлагаемом на суд читателей работе мне захотелось дать побольше современного, актуального. И когда на каком-то этапе в голову пришла мысль ввести в материал Путина, я подумал: а почему бы и нет? Хотя, допускаю, найдутся те, кто решит, что я подобным образом погнался за конъюнктурой.

- Сейчас модно говорить – хайпанул.

– Вроде того. Кстати, точно также, сам собой, у меня возник персонаж-гей. По нынешним временам, наверное, и здесь следовало как-то напрячься, напугаться. Чтобы, до кучи, не упрекнули в очередной конъюнктуре. На сей раз – «голубой». В общем, уже предвкушаю обвинения в заигрывании с ЛГБТ-сообществом.

- К слову, этот ваш гей-персонаж получился далеко неоднозначным. Так что, одни могут расценить как «заигрывание», а другие, напротив, обвинят в «очернении».

– А третьи и вовсе скажут: все, парень и сам уже – того, доигрался, на старости лет. Да и наплевать!  Честно говоря, сам не ожидал, что именно этот персонаж в итоге получится таким симпатичным. Я с огромным удовольствием придумывал для него какие-то шутки, репризы. Но наверняка найдутся и такие читатели, которые скажут, что весь этот юмор ниже – и пояса, и плинтуса.

- Вот вы сейчас помянули кочующих из сериала в сериал злодеев-коррупционеров.  А я поймал себя на мысли, что в вашей истории как такового персонифицированного Зла нет вовсе. В вашей «Фронтовой любви» нет явно выраженного антигероя.

– Нет. Потому что он здесь просто не нужен.

- Смелый ход. Скажем так, неординарный.

– Да, как нас всегда учили, в основе любой хорошей истории должен лежать конфликт. Но я считаю, что во «Фронтовой любви» он тоже есть. Только конфликт этот – между людьми и Роком. Судьбой, фатумом, называйте как угодно. А еще, повторюсь, это человеческая история любви. И мне, в первую очередь, хотелось сделать ее красивой – именно по этой причине  злодеям в ней просто не оказалось места. Мне кажется мир сильно устал от недобра, от разного рода уродов, которых надо понять-простить-принять. А лично я не хочу, не могу прощать уродов!.. И все же неперсонифицированное Зло в этой истории присутствует. Но и оно в какой-то степени подпадает под определение «рука судьбы». 

- Чем вы руководствовались, принимая решения отдать свое, с пылу-жару детище для публикации на «Фонтанке»?  С чего вдруг такой аттракцион неслыханной щедрости?

– Во-первых, я считаю, что если вещь сделана, она не должна лежать в столе. Во-вторых, мне очень интересна реакция нашей аудитории, любопытно как читатели в целом отнесутся к этой истории. И, в-третьих, возможно, что хотя бы после открытой публикации этот сценарий, наконец, заинтересует и наших кинодеятелей.

- А не рискуют ли в данном случае кинодеятели? Если все-таки возьмутся снимать кино, в котором потенциальным зрителям уже заранее известны интрига и все тайны сюжета?

– Не думаю. Вот есть, условно говоря, замечательный роман «Три мушкетера». И чего? Все равно каждый снимает по нему свое кино. И таких прочтений-экранизаций в разных странах великое множество. Мне кажется, такого рода аргумент — он больше от неуверенности. Если ты делаешь интересную историю, то бояться подобного не стоит. А если ты делаешь  НЕинтересную историю, опять же – ничего страшного. Потому что она все равно никого не заинтересует...

К моему глубокому сожалению, в выкладке «Фронтовой любви» на «Фонтанку» присутствует и сугубо прагматический момент. Дело в том, что я впрямую столкнулся с тем фактом, что в наши дни люди, увы, не стесняются присваивать чужие вещи, чужие идеи. Не хочу особо развивать эту тему, но тревожные звоночки, что называется, прозвучали.

- Неужто «сценариусы воруют»?

– Ну, до такого все-таки, надеюсь, пока не дошло. Но вот идеи, «ключи» к ним – запросто. Я в своей жизни уже сталкивался с подобного рода «недружескими заимствованиями». У нас ведь сейчас как все устроено? Вы, дескать, давайте, присылайте нам заявки, шлите идеи – это ж все равно ничего не стоит. Нет, братцы! Как раз идея, это и есть самое главное. Это и есть те самые семена, из которых вырастает нечто.

- Соглашусь с вами. Тем более, что в титрах западных фильмов часто встречается: по оригинальной идее такого-то, сценаристы такие-то... Но разве по суду такого рода «заимствования» не отбиваются?

– В суд с этим делом соваться – сложно. Очень тяжело доказывать, что именно твоя авторская формула, твоя фирменная рецептура были позаимствованы. Я это все уже проходил. Когда вместо тебя могут взять и написать продолжение, в котором твои герои начинают жить не «твоей» жизнью... В этой сфере у нас пока еще такой натуральный Дикий Запад.

- «Фронтовая любовь» будет выложена в исходном, сценарном формате? Или вы адаптировали текст, для более привычного восприятия читателями?

– В исходном. Не стану скрывать, что загодя провел небольшой тест. Чтобы понять – нормально ли воспринимается история, изложенная в сценарном виде, людьми, скажем так, неподготовленными. И понял, что особых проблем здесь нет. Правда, несколько человек пытались меня убедить, что наши люди – глупые, тупые. А потому, им надо бы все это дело подавать в привычном изложении, в формате букваря – «мама мыла раму». Но я не считаю, что у нас люди – глупые. И вообще, по большому счету, какая разница: пьешь ты из бутылки или из графина? Главное, чтобы напиток был вкусный. Хотя в обозримом будущем я собираюсь перевести сценарий в формат повести. Но это будет уже немножечко другой продукт, позволяющий более глубже раскрыть характеры, расцветить декорации, дать побольше слов и действия героям второго плана. Считаю, что это вполне нормальная практика. Можно из книги сделать сценарий, но можно и из сценария книгу.

- Каким вы видите этот фильм? Хотите, чтобы он шел в кинотеатрах, два часа на одном дыхании? Или как неторопливое повествование в формате сериала?

– В первую очередь хотелось бы, чтобы фильм был хороший. А так возможен и формат полного метра, и формат мини-сериала. Но на данном этапе нет смысла забегать вперед. Вот, скажем, один известный питерский режиссер, прочитав сценарий, загорелся его снимать, и уже видит в роли главной героини одну очень популярную нашу актрису.

- И какую же?

– Не хочу называть имени, потому что не вполне уверен, что она действительно подходит. Но, в любом случае, если дело дойдет до съемок, это уже будет не мой вопрос. Если ты отдаешь свою вещь в чьи-то руки, то собственные притязания волей-неволей обязан умерить. Раз отдал, значит доверяешь чутью, вкусу конкретно этого режиссера. Дальше — его работа. Его видение, его творчество.

- На самом деле, гораздо интереснее, кто у нас мог бы сыграть Путина?

– У меня нет ответа. Думаю, лучше всего сыграл бы он сам.

- У вашего сценария очень удачное название. Из разряда «и вашим, и нашим».

– В смысле?

- Мужская аудитория клюнет на «фронт», женская – поведется на «любовь». Вы вообще изначально представляли себе целевую аудиторию этой истории?

– Даже не задумывался об этом. Но когда работа была вчернове закончена, я дал ее прочесть некоторому количеству человек самых разных интересов и профессий. Как мужчинам, так и женщинам. И, признаюсь, меня очень удивила исключительно позитивная реакция без исключения всех.

- То бишь, провели очередной тест?

– Разумеется. Без подобных таких тест-проб я бы не стал выкатываться к новогоднему читателю «Фонтанки». Хочется верить, что в ходе нашей беседы у вас не сложилось превратное впечатление, что Константинов – эдакий самоуверенный наглец?  Который, свысока, через губу, вещает: ишь ты, сценариев, значится, у вас нет? Так я вам сейчас такое выкачу — обалдеете!.. Уверяю вас, это не так. Я всего лишь сделал историю, которую, повторюсь, хотел бы увидеть на экране сам.  Историю, которая, как мне кажется, где-то заставит улыбнуться, где-то помечтать, где-то обязательно поплакать... Тем не менее, это вовсе не означает, что она будет интересна без исключения всем.

- В вашей итоговой тест-группе были представители журналистского цеха?

– Конечно. Более того, приоткрою одну тайну: я давал читать сценарий Виктору Михайловичу Шкулёву. Но не потому, что с некоторых пор он – наш партнер и соучредитель. А по той причине, что, во-первых, он старше меня, а во-вторых – он человек с очень яркой биографией, с большими возможностями и прочая. Мне реально было дико интересно, как он воспримет эту историю. Что называется, с высоты своего опыта и положения.

- И какой оказалась реакция господина Шкулёва?

– Виктор Михайлович исключительно удивил тем, что очень быстро прочел сам материал. Более того, признался, что, по прочтении долго думал о том, могла ли такая история произойти на самом деле? И пришел для себя к выводу, что: да, именно так оно на самом деле и бывает. Не скрою, мне было приятно услышать такого рода оценку из уст человека, мягко говоря, искушенного.

- В данном случае ключевая фраза «по прочтении долго думал». Если после прочтения книги, после просмотра фильма человек их тотчас же не забывает, если он мысленно возвращается к каким-то моментам и эмоциям, с ними связанными, наверное, это и есть успех.

– Согласен, в идеале всегда должно оставаться послевкусие. Неважно – сладкое, горькое, терпкое… Не мне, разумеется, судить, но, мне кажется, «Фронтовая любовь» – это та история, которая способна зацепить, заставить душу болеть. А душа должна, обязана болеть! Потому что, когда она болит, это свидетельствует о том, что она все еще, по-прежнему живая.

Виктор Шаховский, специально для «Фонтанки»