Искусство на века

Родился я  в  Донецке, в  простой семье: отец шахтер, мама бухгалтер. Бабушка у  нас была верующая, она меня и  крестила. Тогда действовали два храма на  весь город. Бабушка ездила на  Всенощную, боялась одна вечером возвращаться домой и  брала меня с  собой, хотя я  еще даже в  школе не  учился. Мы ходили в  церковь у  вокзала, добирались туда на  трамвае, я  эти поездки хорошо помню. Многого не  понимал, но  в  храме мне всегда нравилось.

В нашей семье никто не  рисовал, но  многие умели искусно работать руками. Мама хорошо вышивала гладью, а  её братья были столярами-краснодеревщиками высшего разряда. Мой дед  — плотник, мосты строил. Отец  сорок шесть лет проработал шахтером и  был умелец во  всем, даже научился профессионально делать массаж, получил диплом. Потом его пригласили поработать в  поликлинике, где он вылечил многих пациентов, спас моего друга, который не  мог уже ходить. О  том, что он вылечил многих людей, писали в  газетах.

Рисовать я  начал в  школе, в  третьем классе. Один мой одноклассник хорошо рисовал, и  у  нас  было что-то вроде соревнования. Но  мы оба не  создавали собственные композиции, а  срисовывали. У  меня был хороший учитель  — сам Иван Яковлевич Билибин. Как это получилось? Однажды в  книжном магазине я  нашел открытки  — его иллюстрации к  сказкам Пушкина. Они мне так понравились, что я  решил их скопировать. Стал отрабатывать свою технику: акварелью писал не  прозрачно, а  густо, делал обводку тушью, потом и  бронзовую краску купил, стал её использовать. Принес в  школу  — всем понравилось. Потом стал рисовать на  дереве, контуры выжигал. Шкатулки делал и  расписывал.

Однажды мама узнала, что у  нас в  городе открылась художественная школа, и  сказала отцу, чтобы он со  мной поехал: одного не  отпускали, ехать было далеко. Я  учился в  пятом классе. Приехали  — а  там набор закончился. Директор школы говорит: «Приходи на  следующий год, потренируйся, рисуй натюрморты». Я  даже слова такого не  знал: «Что рисовать?»  — «Ну, например, кастрюлю!» Кастрюлю оказалось рисовать неинтересно, поэтому я  поставил хрустальную вазу и  стал её вырисовывать так, чтобы свет играл и  стекло светилось.

На следующий год я  сам приехал, и  оказалось, что снова опоздал. Я  очень расстроился: «Вы  же обещали меня взять!» Тогда мне сказали: «Будешь у  нас вольнослушателем». А  они уже месяца два занимались. Я  их быстро нагнал. Через полгода был просмотр работ, и  по  его результатам меня и  еще нескольких ребят перевели сразу во  второй класс, то  есть четырехгодичную школу я  закончил с  отличием за  три года. По  её окончании семь человек поехали поступать в  Одесское государственное художественное училище им.  М. Б.  Грекова, хотя были училища и  ближе. Одесское очень славилось своей подготовкой. Мой преподаватель сказал: «Поезжай в  Одессу!»

На вступительных экзаменах там было всего две оценки  — «три» и  «два». Они считали: если ты можешь получить на  вступительных экзаменах «четыре» или «пять», зачем тебе учиться? Так что «тройка»  — это было нормально. А  балл проходной надо было «догнать» с  помощью общеобразовательных предметов.

В Одессе было очень интересно учиться. Там был особый творческий дух и  традиции. Училище было построено итальянцами еще до  революции. В  царское время лучшие выпускники этого училища принимались в  Академию художеств без экзаменов.

А в  советское время появились свои новшества — церковь можно  было изобразить, но  без креста: или выводить за  пределы холста,  или просто не  рисовать. За  картину с  крестом могли и  студента исключить, и  даже преподавателя выгнать с  работы. За  этим  следили: за  каждым художественным учебным заведением был закреплен «куратор» от  партии.

У нас в  училище тоже был такой «куратор», помнится, у  него было звание генерала. Приходил на  все защиты, обо всех всё знал. Ему очень мой диплом понравился  — он даже сфотографировался на  его фоне. Первоначально я  хотел написать шахтеров, спустился в  шахту  — хотелось передать пафос труда как он есть. А  мне директор училища говорит: «Это не  шахтеры у  тебя, а  роботы! Их должны пионеры с  цветами встречать, вот тогда и  будет пафос!» А  они ведь выходят из  шахты, как негры: только глаза светятся. Я  даже расстроился, думал, не  защищусь. Придумал после этого сюжет на  тему войны, назвал «Клятва». Увлекался тогда Петровым-Водкиным  — не  прямо ему подражал, но  влияние испытывал. На  моей картине красноармеец стоит на  могиле своего друга, а  на  заднем плане вдаль уходит отряд.

После окончания Одесского училища я  поехал в  Ленинград поступать в  Высшее художественно-промышленное училище им.  В. И.  Мухиной (сейчас Художественно-промышленная академия им.  А. Л.  Штиглица). Конкурс был шестнадцать человек на  место. На  наше отделение монументального искусства принимали всего восемь человек в  год. Кроме экзаменов нужно было пройти собеседование по  изобразительному искусству, литературе, музыке, кинематографии. Сейчас и  конкурс гораздо меньше, и  учатся больше девочки, а  раньше почти одни парни. Учиться было сложно. Занятия начинались с  9 утра и  продолжались до  19–20 вечера. У  нас преподавали практикующие художники, достигшие очень высокого уровня. Они стремились помочь нам раскрыть свою творческую самобытность, зарядить уверенностью в  себе, чтобы мы могли развиваться и  искать новые пути в  искусстве.

После Мухинского училища меня распределили в  « Спас-на-Крови », я  жил тогда на  Желябова, нынешней Большой Конюшенной. Казалось  бы, всё прекрасно, но  ни одного дня я  там не  проработал. Это была рабочая ставка, и  по  тогдашним законам я  бы потерял специальность. К  тому  же работа была не  творческая, а больше реставрационная: подбирать кусочки смальты по  цвету и  ставить на  место утраты. А  мне хотелось полноценной творческой работы. Пришлось «открепляться», это было нелегко, но  удалось.

В перестроечные годы получил я  мастерскую возле Обводного канала, на  12-й Красноармейской. Рядом открылась Воскресенская  церковь . Мы стали в  нее ходить. Вера все эти годы  подспудно была: мы крестили сына и  радовались этому событию.

Самая  первая выставка на  православную тему была у  меня в  1999  году, посвященная 1000-летию Крещения Руси и  2000-летию христианской эры, она  называлась «Дорога к  храму». Там было примерно 70 работ. В  2014  году открыл выставку «Прикосновение» в  Смольном соборе , когда он  был еще концертно-выставочным залом: там была живопись, графика, мозаичные иконы  и  фотографии.

Воцерковление мое продолжалось вместе с  работой. Пятнадцать лет  я  участвовал в  проекте «По святым местам»: начал с  Коневца ,  потом были Антониево-Сийский монастырь,  Ипатьевский монастырь, Свияжский монастырь и  другие  святые места. Суть проекта в  том, что художники выезжают на  пленэр в  какой-нибудь монастырь, а  потом выставляют свои работы. Каждый  монастырь  — своя история, встреча со  святынями и  новыми людьми.  В  Антониево-Сийском монастыре духовник обители нас исповедовал в  алтаре, это незабываемо.

Однажды я  участвовал в  выставке семи петербургских художников в  Музее русского искусства в  Израиле, он находится в  городе Рамат Ган под Тель-Авивом. Мы посещали святые места  — были в  Иерусалиме, Назарете. Хотелось, конечно, подольше побыть на  Святой земле, порисовать. Там буквально чувствуется, что в  этих местах Господь ходил. И  мозаик очень много, которые интересно было посмотреть.

В этом году в  филиале Эрмитажа в  Выборге  прошла моя выставка «Луч солнца золотого». Финнами это здание было  построено для Музея изящных искусств и  художественной школы. После войны  Выборг отошел СССР, и  коллекции вывезли в  Финляндию, а  здание  занимали различные организации. И  вот недавно, к  счастью, здание вновь  стало музеем. Возрождена при нем и  художественная школа, детям можно  только позавидовать: выйдя из  учебных классов, они могут сразу увидеть  подлинники классиков и  современных художников. На  этой выставке в  Выборге  как раз была работа, которую я  сделал в  семнадцать лет,  когда учился в  Одессе. Мне хотелось её показать детям, ученикам  художественной школы, чтобы им был виден процесс становления художника.

В Феодоровском соборе я  делал надвратный образ  «Спас Нерукотворный». Эскизов Васнецова не  сохранилось. Мне дали маленькую и  мутную черно-белую фотографию, и  я  должен был по  ней работать.  Объект был под охраной ГИОПа, который неукоснительно наблюдал за моей работой.

В мозаику  «Спас Нерукотворный» над входом включены два камня из  прежней мозаики.  В  советское время мозаика была сбита отбойными молотками, но  до  конца, наверное, рабочим отбивать было лень, оставшиеся фрагменты по  краям  они просто замазали цементом. Кусочки старой смальты я  отдал настоятелю,  отцу Александру Сорокину , но  два камня использовал в  новой мозаике.  Предлагал комиссии из  ГИОПа найти эти два камня, они не  нашли.

Старые камни присутствуют и  в  мозаике  собора иконы Божией Матери «Неопалимая Купина» в  Сосновом Бору. Оказывается,  там находилась мастерская Ломоносова, мне диакон храма об  этом рассказал,  показал место на  берегу, куда во  время приливов вместе с  песком и  камнями прибивает и  цветное стекло. Я  использовал эту смальту  в  мозаике.

В Феодоровском соборе я  еще кресты делал для алтарной  преграды. В  нижнем храме мало света, а  надо, чтобы золото  блестело. В  соборе Софии Киевской, в  знаменитом образе Богоматери «Оранта»  каждый  камень  особым образом развернут к  свету, и  такое ощущение,  что Богоматерь парит в  воздухе. Здесь я  также решил использовать  этот прием. Каждый камень ставил на  известь, которую привозили из  Греции  — специальную, для мрамора. Я  мог ставить только пять  камней в  день, поскольку верхние камни держались на  одной точке,  и  надо было, чтобы нижний ряд хорошо застыл.

В Пюхтицком монастыре  много работал. В  2015  году сделал образ Богородицы «Огневидной», очень  редкую икону. Игумения Филарета, настоятельница монастыря, хотела, чтобы над вратами  был образ Богородицы, потому что монастырь женский. А  я  стал  думать: высота восемь метров, если изобразить Богородицу с  Младенцем, лики  будут очень мелкие, их не  будет видно снизу. Изучая материал, я узнал, что есть икона, где Богородица одна, в  красном мафории  —  красное одеяние символизирует Второе пришествие Христа. В  845  году икона  была явлена, подлинник до  нашего времени не  дошел. И  я  сделал мозаику на  этот сюжет для Святых ворот монастыря.

Я также отреставрировал в Пюхтицах мозаичную икону «Богоматерь у  источника». Были большие утраты,  полностью отсутствовал лик. Матушка даже предложила сделать новую икону, но  я  решил  — это намоленный образ, лучше попытаться его отреставрировать.  Лик пришлось сделать заново, все утраты восстановлены.

При работе со  смальтой сложность в  том, что используешь цвета,  которые есть. В  прежние времена могли сделать цвета по  выкраскам  художников, а  сейчас такой возможности нет. Могут, наверное, сделать в  Италии, но  будет очень дорого. Поэтому приходится долго подбирать нужный  цвет, пробовать разные сочетания. В  мозаике есть свои законы. При  наборе там тоже, как и  при строительстве, существуют замковые камни.  Без них каша получается. Мозаичные иконы обязательно нужно сочетать с  архитектурной средой, чтобы это было единое целое. Главная задача при  работе над мозаичной иконой  — чтобы созданный образ вызывал желание  перед ним молиться. Поэтому главные и  первые мои критики  —  это моя семья, сын и  супруга. Они дают мне иногда  очень дельные советы.

Секрет смальты  пришел на  Древнюю Русь из  Византии. Как известно, после завоевания  Константинополя турками многие мастера из  Византии переехали в  Италию. Ломоносов,  когда возрождал производство смальты, выезжал в  Италию. Кстати, сам Ломоносов  не  умел рисовать: когда он открыл мастерскую, ему дали в  помощь профессиональных художников из  Академии художеств. У  меня есть образцы старинной  смальты с  вензелями императоров Николая  I, Александра  III. Многие думают,  что история варения смальты в  России непрерывная, со  времен Ломоносова.  К  сожалению, это не  так. Результаты Ломоносова повторить не  удалось,  он создал в  свое время 22 тысячи цветов. А  после  его смерти всё заглохло, и  потом пришлось возрождать с  нуля. Для работы в Исаакиевском соборе император Николай I пригласил смальтоваров из Италии, а туда отправил учиться наших мастеров, и в Академии художеств была открыта мастерская.

Фото из личного архива художника