Памяти пастыря

«Я был назначен настоятелем 25 августа 1987 года, очень этому обрадовался, — вспоминал отец Богдан . — Собор был для меня родным, особое место занимал в моем сердце и раньше. Когда я учился в Духовной академии, всегда посещал здесь акафистное пение, которое совершалось по средам. Настоятелем в ту пору был протоиерей Александр Медведский, который замечательно говорил проповеди. Народу на акафистное пение приходило очень много, все с трудом помещались в нижнем храме».

Отец Богдан стал одним из первых священников, в пору церковного возрождения задумавшихся о духовном просвещении паствы: «По субботам, до начала Всенощного бдения, я стал проводить беседы. Во время этих бесед мы прошли всё Священное Писание, часто один стих занимал целый час. Поначалу приходило от пятидесяти до ста человек, потом уже — до пятисот. Беседы проходили в верхнем храме, люди стояли. Приходили и ученые, и люди совсем простые, студенты, дети».

— Господу было угодно, чтобы я прослужил вместе с отцом Богданом в Никольском соборе тридцать пять лет — с момента его назначения настоятелем, — делится воспоминаниями клирик собора протоиерей Вадим Балакирев . — Я и до этого его очень хорошо знал: когда в 1973 году поступил в семинарию, отец Богдан был у нас классным наставником, преподавателем церковного устава и литургики. Он проявил великую любовь к студентам, открыл нам двери в мир церковной науки. На лекциях говорил очень просто и в то же время глубоко, воспитывал в нас любовь к служению, к христианской жизни, рассказывал обо всем, что необходимо будущему священнослужителю. Когда митрополит Алексий (Ридигер), будущий Патриарх, назначил его настоятелем, отец Богдан стал проводить линию воссоздания утраченного. Приложил много усилий, чтобы создать коллектив, причт собора. Много сил положил на реставрацию собора. Очень любил порядок в богослужении, чтобы всё совершалось достойным образом, обращал внимание на благолепие службы, на то, чтобы диаконы, чтецы всегда были на должном уровне. Он учил батюшек всегда быть общительными с прихожанами, служить народу Божию и Церкви Христовой со всей ответственностью, с пониманием своего призвания. Он был и богослов, преподаватель, и мудрый администратор, и любящий отец — общаясь с ним, я всегда чувствовал его отеческую заботу. К нему можно было всегда прийти поделиться проблемами. Он никогда не отказывал ни в сочувствии, ни в совете, был открыт для нас. Всегда интересовался нашей жизнью, спрашивал, не нужно ли помочь. В соборе мы себя чувствовали, как в семье. Это не значит, что он не проявлял строгость: если нет строгости — нет дисциплины, и духовного настроя тогда не будет. Но это была родительская строгость, он никогда не стремился унизить, оскорбить человека, но только вразумить, чтобы тот исправился. Все сотрудники храма с радостью выполняли послушания, которые отец Богдан благословлял. Любовь и назидание — это был его способ руководства. Мы понимали, конечно, что у него серьезное заболевание, но всё равно его кончина была для нас неожиданностью.

Главный священник  морской России

«На Адмиралтейских и Северных верфях меня каждый человек знает: я всегда прихожу на закладку кораблей, поэтому знаком не только с работниками, но и их родственниками. — говорил отец Богдан. — Среди наших прихожан — не только люди, связанные с морем. Есть и писатели, и ученые. Очень тесные отношения с Мариинским театром — и с руководством, и с артистами. Еще в советское время многие артисты Мариинского театра пели у нас в хоре. И сейчас поют — и из Мариинского театра, и из Консерватории. Часто прима-­балерины Мариинского театра перед ответственным спектаклем приходят помолиться Божией Матери, святителю Николаю. Я считаю, что и опера, и балет очень важны для формирования эстетического чувства, общей культуры».

Конечно, будучи настоятелем Морского собора, отец Богдан уделял особое внимание работе с военными. Многолетнее сотрудничество связывало его с Военно-­медицинской академией: он освящал её корпуса, посещал раненых бойцов во времена Чеченской вой­ны.

Многие неверующие по молитвам отца Богдана пришли к Богу, в том числе и из военных. Один из них — контр-­адмирал, Герой России Всеволод Хмыров.

— С отцом Богданом мы познакомились в начале 1990‑х, — рассказывает Всеволод Леонидович. — Это был год, когда в Министерстве обороны приняли решение о смене символов Военно-­Морского флота: об отказе от военно-­морского флага Советского Союза и замене его Андреевским флагом. Будучи руководителем одной из воинских частей, я получил такую директиву. В ней просто говорилось о том, что один флаг надо убрать, а другой на древко закрепить. Но для военнослужащего флаг — это символ воинской чести, достоинства и славы, и просто убрать один и повесить другой я считал ­чем-то странным, душа к этому не лежала. Хотелось, чтобы это не было формальностью, чтобы в этом было духовное содержание.

Я знал, что в Российской империи Андреевский флаг мог быть водружен на мачту корабля только освященным. Кроме того, я понимал, что мне под этим флагом нужно вести людей на риск, причем на риск, связанный с жизнью. Но человек я был некрещеный, коммунист, и часть моя была специфическая: сто процентов офицерского состава тоже были коммунистами.

И я решил позвонить настоятелю Никольского морского собора — Кронштадтского собора тогда еще не было. Отец Богдан сказал: «Приходите, поговорим». Я объяснил, что в нашей части риск для жизни очень велик, поэтому насыщение нового символа духовным смыслом очень важно. Отец Богдан обещал продумать сам чин освящения: к тому времени он был основательно забыт.

При следующей встрече отец Богдан спросил меня: «А ­вы-то сами крещены?» — «Нет, мои родители коммунисты, атеисты, нас с сестрой не крестили…» — «О, мой дорогой, так не получится: воинское знамя после освящения должно быть передано верующему военачальнику, который должен быть крещен. Если вы не крещены, я не могу вручить вам освященное знамя». — «И что делать?» — «Ну, тут два пути. Либо вы принимаете Крещение, либо надо найти другого офицера, который был бы крещен». Я подумал и сказал: «Да, если восстанавливать обычаи прошлого во всей их глубине, надо вернуть веру и самим военным, особенно командирам. Хорошо, отец Богдан, я готов. Давайте назначим дату». — «А ваша супруга?» — «Она тоже некрещеная, я с ней поговорю» — «А дети у вас есть?» — «Да, взрослый сын, он у меня секретарь комсомольской организации». — «И с ним тоже поговорите!»

Жена моя сразу сказала, что согласна, а сын — ни в какую: «Батя, ты что? Я комсомолец!» Рассказал отцу Богдану, он в ответ: «Всё равно приводите сына с собой, я с ним поговорю». Предложил сыну прийти в Никольский собор, чтобы просто познакомиться с отцом Богданом, — он согласился. Мы приходим, отец Богдан и говорит: «Вы с супругой пока отойдите, я побеседую с Алексеем». Через ­какое-то время сын возвращается и говорит: «Ладно, я тоже буду креститься вместе с вами». Мы с женой были поражены, но порадовались, конечно. Назначили дату крещения. Потом я спросил у отца Богдана, как ему удалось нашего сына уговорить. «Да очень просто, я сказал: мать и отец решили пойти по этому пути, неужели ты хочешь отделиться от них, не быть с ними?» И сын, такой вроде бы убежденный атеист, согласился с доводом отца Богдана, что семья должна быть вместе. Таким образом, вся наша семья приняла Крещение, и через некоторое время состоялось освящение знамени.

Это мероприятие я приурочил ко дню части: около восьмидесяти человек личного состава были награждены высокими правительственными наградами, которые в этот день должны были быть вручены. Половина Генштаба собиралась приехать в Петербург. Примерно за неделю до назначенного срока отец Богдан спрашивает: «Всеволод Леонидович, а вы ­начальнику-то сказали, что будет освящение знамени?» — «Нет!» — «Как же так?» — «Если я заранее сообщу, мне тут же скажут: „Нельзя, отставить!“ Тогда мы уже ничего не сможем сделать, потому что если я ослушаюсь, то вой­ду в открытый конфликт. Лучше мы оставим их в неведении и поставим перед фактом». Отец Богдан посмотрел на меня внимательно и спросил: «А вас не снимут после этого?» — «Не знаю, посмотрим».

В назначенный день я встретил два вагона «Красной стрелы» с генералитетом, приехавшим на это событие. Оно было обозначено как «День части. Вручение наград». Мы с отцом Богданом договорились, что он и все, кто с ним вместе приехал, будут находиться в укрытии, и только после того, как я встречу своего начальника, покажутся. Но получилось так, что когда я вышел, чтобы встретить начальника, отец Богдан уже расположился, хор тоже вышел. Он взял с собой толстенную свечу, она была как столб, я такой больше никогда не видел. Я рапортовал начальнику и видел, что он смотрит не на меня, а на отца Богдана и на весь антураж.

Начальник был в шоке, и это при том, что я его всё же предупредил. Когда мы встретились на перроне, он сказал: «Давай рассказывай, как там всё будет происходить». — «Будет построение, я вас встречу, потом освятим воинское знамя, награды…» — «Стоп, стоп. Что ты сейчас сказал?» — «Освятим Андреевский флаг и награды перед вручением». — «Ты хочешь сказать, что будет… поп?» — «Товарищ генерал, это будет не „поп“ а настоятель Николо-­Богоявленского кафедрального собора, это самый главный священник морской России!» — «Ты хочешь сказать, что это… нельзя отменить?» — «Да вроде бы уже нет…» Тогда он, резко взмахнув рукой, сказал: «Ладно, поехали!»

Освящение знамени было сюрпризом не только для генерала, но и для всех офицеров, потому что если бы ­кто-то заранее узнал, могло бы дойти до начальства и мне бы всё запретили. Хотя мои офицеры мне очень доверяли и понимали, что если командир ­что-то делает, то это не просто так.

После торжественной части был банкет, на котором отец Богдан оказался в центре внимания всех адмиралов. В этом, конечно, был просветительский момент. Когда празднование закончилось, он сказал: «Всеволод Леонидович, всё будет хорошо! Божеское дело вредным не бывает!» Меня не только не сняли, но я после этого стал и контр-­адмиралом, и Героем России.

С этого дня началась наша дружба, отец Богдан стал моим духовником. Когда мне исполнялось пятьдесят лет, я пригласил его на юбилей, и там он спросил у моей жены: «А вы венчаны?» — «Нет». Жена ко мне подходит: «Отец Богдан предложил нам обвенчаться. Ты как?» Ну неужели я мог сказать «нет»? Конечно, я согласился, и отец Богдан нас обвенчал.

Молитва Николаю Чудотворцу

После катастрофы с подлодкой «Курск» контр-­адмирал Всеволод Хмыров был первым, кто обследовал судно на подводном аппарате.

— Это было буквально через сутки, — продолжает он. — Я взял грунт с места его гибели, привез землю в Санкт-­Петербург, рассказал отцу Богдану. Он предложил, чтобы эта земля хранилась в Никольском соборе, в часовне, там есть мемориальная доска, где перечислены все погибшие члены экипажа. Я собственноручно в своем гараже сделал капсулу в виде снарядной гильзы, ювелиры выгравировали соответствующую надпись. Туда мы засыпали эту землю. Я передал её отца Богдану на вечное хранение, он эту капсулу разместил под мемориальной доской.

Звание Героя России я получил в 1998 году за испытания, которые прошли в 1996‑м. Это были тяжелейшие годы с точки зрения обеспечения армии и флота, понимания того, что нужно для поддержания обороноспособности нашей страны.

Любые испытания новой техники не могут идти гладко. У нас начались неполадки, причем не один механизм вышел из строя, а была цепь последовательных отказов. Срыв испытаний отбросил бы на годы не только принятие данной системы на вооружение, но и финансирование дальнейших испытаний. С одной стороны, я должен был их выполнить, с другой — не подвергать людей безумному риску. Небольшой подводный аппарат, места там мало. Чтобы не показать, что я в смятении, ушел за маленькую выгородку, встал на колени, перекрестился и стал молиться Николаю Угоднику — больше посоветоваться мне было не с кем. А перед тем как уйти, я дал команду еще раз проверить системы на работоспособность. Молился я минут пять, выхожу из закутка, а старший механик говорит: «Всеволод Леонидович, ­механизм-то заработал!» — «Хорошо, — говорю, — проверяем следующий». — «И этот заработал!» Все механизмы, которые серьезно влияли на выполнение задачи, взяли и вдруг заработали. Никаких действий мы не предпринимали, кроме того, что я помолился Николаю Чудотворцу. Я опросил каждого, все офицеры сказали, что готовы рисковать, и мы продолжили испытания. За них я и получил звание Героя России.

На престольных праздниках Никольского собора, в другие памятные дни мы с супругой всегда присутствовали, отец Богдан нас приглашал. К­ак-то я рассказал эту историю в трапезной после богослужения в присутствии приснопамятного митрополита Владимира. И впоследствии отец Богдан частенько, когда собирался за трапезой народ, просил меня: «Ну, расскажи, как ты лоб крестил!»

Знакомство, дружба с отцом Богданом — удивительное переживание. Десять лет я был командиром этой части, и по молитвам отца Богдана никаких тяжелых проблем у нас не было.

Бывало, я говорил отцу Богдану: «Я человек военный, посты у меня не получается соблюдать». Он отвечал: «Не переживай, я тебя отмолю!» Все эти годы я знал, что есть отец Богдан, который может отмолить мое неразумие. Отца Богдана не стало, самому придется почаще исповедоваться и причащаться.

По-особому относились к отцу Богдану не только моряки, но и представители других военных специальностей, в том числе сотрудники органов внутренних дел. Рассказывает генерал-­лейтенант милиции в запасе Вениамин Григорьевич Петухов, в 1999–2002 годы — начальник Главного управления внутренних дел по Санкт-­Петербургу и Ленинградской области, заместитель председателя Совета ветеранов органов внутренних дел и внутренних вой­ск СЗФО, член Совета ветеранов боевых действий Санкт-­Петербурга и Ленинградской области.

— Я был начальником ГУВД в 2000 году, когда была вторая Чеченская вой­на. Погиб один из наших бойцов, и родители пожелали, чтобы его отпели. Мы с моим замом приехали в Николо-­Богоявленский собор — так и познакомились с отцом Богданом. Он не только решил тогда наш вопрос, но и впроследствии принимал участие в отправке наших ребят в «горячие точки». Отец Богдан — очень харизматичный человек: редко встречаешь людей, с которыми один раз пообщался — и кажется, что ты его знаешь всю жизнь. Он притягивал к себе людей.

Старших офицеров — полковников, генералов, адмиралов — отец Богдан приглашал вместе с женами на богослужения в престольные праздники, а потом на трапезу. Первый стол в то время был весь «генеральский». Это был не просто обед: отец Богдан всегда просил, чтобы мы выступали, ­что-то говорили, и я много раз выступал.

Поначалу Никольский собор еще был кафедральным. Когда кафедральным стал Казанский, некоторые генералы ушли туда, но большая часть осталась. К отцу Богдану приходили не только военные, но и руководители предприятий, сотрудники городской и районных администраций. Все относились к нему уважительно, поздравляли с днем рождения, днем ангела. У нас сформировался своеобразный клуб по интересам: в храме на богослужениях мы все собирались в одном и том же месте. С некоторыми общались и вне храма.

Когда мы переехали из здания на Литейном, 4, на Суворовский, 52, отец Богдан освящал новое здание ГУВД. Он освящал нашу новую квартиру, был у меня на юбилее. Когда мы с женой уже сорок лет прожили, отец Богдан нас обвенчал. Честно говоря, я даже не помню, он сам нам предложил или мы попросили. Но то, что это произошло под его влиянием, — точно. Когда родился первый правнук, мы его крестили в Николо-­Богоявленском соборе — правда, отца Богдана тогда в городе не было. Вся наша духовная жизнь связана с Николо-­Богоявленским собором. Храмов много в городе, но нас всегда тянуло туда.

Отец Богдан был настоящим духовником, с которым хочется общаться и раскрыть душу, поделиться проблемами, спросить совета. Когда мы рассуждали о богатстве, то говорили всегда о духовном богатстве, а не о материальных вещах. Он много говорил об умении переживать чужую боль как свою, обязательно помогать тем, кому плохо. И в нашем «клубе» мы много говорили между собой о духовном состоянии общества, коллектива. Светлое, доброе, что шло от отца Богдана, ощущали все, кто с ним общался.

На похороны мы принципиально пришли все в форме, это была дань отцу Богдану. Это собор, где военный дух, морской дух присутствует, и я надеюсь, что так и останется.

Память о себе отец Богдан оставил великую, хотелось бы, чтобы продолжались заложенные им традиции. Будет ли у нас такое чувство? Будем ли мы продолжать ходить в этот храм — или найдем другой? Сложно объяснить, но именно Николо-­Богоявленский собор, именно отец Богдан притягивал нас. Очень трудно представить собор без отца Богдана.

Говорят, что незаменимых нет, но я с этим не согласен. Каждый человек несет ­что-то свое, никто не похож на другого. А отец Богдан — думаю, никто не будет спорить, — был и вовсе уникальной личностью.